Жуткие ночи.
В старой Москве ночь была полна опасностей. Как только сгущался сумрак, город погружался в полную тьму. Все городские ворота запирались на тяжелые запоры. Замыкал все свои ворота Кремль. Отдельно замыкался Белый город, и даже нищий Земляной город тщательно запирал все свои десять ворот. Москва спала за тройным рядом стен. А посредине мрачной громадой высился Кремль, отделенный и от города тройной броней зубчатых стен.
Ни войти в город, ни выйти из него уже было нельзя. Но и за такой оградой город не находил покоя. Москва спала, насторожившись.
В Китай — городе каждый ряд запирался особой решеткой и у нее всю ночь дежурил решеточный сторож. По запертым рядам ходили взад и вперед замочные сторожа, и злые псы, ворчуны зубастые, бродили тут же. Для них привозили в ряды дохлых коров и стравливали даже с кожею.
На углах улиц, где решеток не было, ставились на ночь надолобы, длинные рогатки, перегораживавшие улицу поперек. У надолобов дежурили сторожа с бердышами, топорами и рогатинами, а по улицам ходили караульные и били деревянными билами в доски и в желоба.
На Фроловой башне в Кремле каждый час колокол отбивал часы.
Ближние караульные подхватывали и колотили в доски, им вторили другие, третьи, и так по всему городу расходился глухой бой колотушек, извещая жителей, что идут страшные ночные часы.
Ходить по улицам ночью запрещалось. Бели у человека встречалась крайность, он брал фонарь, подговаривал провожатых и пускался в опасный путь. Караульным на такой случай был строгий приказ:
«Кто в ночи поедет или пеш пойдет и тех людей расспрашивать, а распрося провожать от караула до караула и другому караулу объявлять, куда тот человек идет или едет, пока не придет до самого места».
Так берегла себя Москва от татей и лихих людей.
Караульные зимою мерзли и помирали холодною смертью, а от лихих людей все-таки охраняли плохо.
Либо по стачке с ворами, либо из страха они часто прикидывались спящими и не трогались с места, когда среди мрака раздавались крики о помощи.
Почти каждую ночь глубокую тишину вдруг прерывали отчаянные вопли, слышались глухие удары, топот невидимых ног. А на утро на улицах божедомы подбирали трупы убитых и ограбленных и тащили их в земский приказ.
Особенно тщательно охранялись чины иностранных посольств, но и на них постоянно нападали разбойники.
«Однажды, — рассказывает секретарь немецкого посольства Адам Олеарий, — некоторые из нашего посольства засиделись в гостях у одного приятеля, и когда возвращались домой, на одного из наших, шедшего впереди, напали два русских уличных разбойника. Когда по крику товарища мы подбежали к нему на помощь, один из мошенников успел бежать, а другой получил такие побои, что едва мог ноги унести».
Другой раз на обратном пути из гостей на Неглинной был убит посольский повар. Вскоре после того убили служащего в посольстве Шпиринга, возвращавшегося домой от приятеля. Колет его (кружевной воротник), забрызганный кровью, продавался после на рынке.
«Сегодня,—рассказывает иностранец, путешественник Иоанн Корб, — на многолюдных улицах были найдены два москвича, которым безбожные злодеи отрубили головы. По ночам рыщет здесь невероятное множество разбойников».
В домах тоже ночью было небезопасно. Особенно бережно охранялось посольское подворье, но и туда умудрялись пробираться тати и лихие люди и обкрадывали послов . У горожан кражи, грабежи и убийства бывали очень часто. Иногда хозяева сами слышали, как к ним в дом забирались тати и выносили вещи, но не решались подать голос. А наутро все было покрадено, а иногда кто-нибудь из домашних лежал убитый.
Вот ввечеру на третий день Рождества зарезан был у себя в доме в слободе Котельничей Петр Меньшой. В избе у него на ту пору ночевал как раз поп Иван. А женщин в избе не было, они ходили в баню мыться. Как пришли из бани, видят, лежит Петр мертв и голова отрезана, а живот (имущество) весь пограблен — и деньги, и платье, и серебряная кузнь (украшения).
На другой день братья убитого подали челобитную в разбойный приказ, чтоб пришел приказный к той зарезанной мертвой голове и осмотрел ее и допрос учинил.
Приказный пришел и спрашивал попа Ивана Федотова:
—Ты, поп Иван, ведаешь ли, хто того Петра зарезал?
А поп Иван молвил:
—Меня вечор тот Петр Меньшой ночевать пустил, и я кафтан постлал и спать лег на лавку, а женщины в баню пошли. И тут пришли два человека незнаемых, да того Петра и зарезали.
Но соседи видели, как тем же вечером Петр Меньшой воротился домой с кумом Харитоном и с другим незнаемым человеком и все трое в избу вошли.
Спросили Харитона. Он сказал:
—Звал меня Петр Меньшой к Никите Яковлеву вина пити, и я с ним ездил и вина пил. А как мы на- зад ехали, набежал на нас сзади неведомо откуда Ефтий Максимов и ввалился к нам в сани. Я Петра Меньшова привез к нему в избу здрава, а тот Ефтий его и зарезал, как я прочь ушел, а поп Иван спал.
Ефтий был холоп бояр Репьевых. Докучать большому боярину приказный не решился, а Ефтий больше не показывался. Верно пошел грабить на большую дорогу.
Разбойники и грабители на Москве чаще всего бывали из боярских холопов.
«Московиты держат многочисленных холопов и рабов, — пишет итальянец Мейерберг, — но с небольшими расходами. Одевают их в какие ни на есть обноски. Пайков и месячины у них не водится и кормят они слуг самым сухим хлебом и тухлой рыбой, назначая на питье им чистую воду. Они никогда не выходят из за стола с сытым желудком. И вот вместе с праздношатающимися, которых тоже бесчисленное множество, они принимаются за дурное: либо обворовывают тайком дома, либо грабят их, либо в ночное время нападают открытою силою на встречных людей и, неожиданным ударом лишив их жизни, отбирают у них платье и деньги».
Почти каждый день ловили кого-нибудь из этих грабителей, а иногда устраивали на них облавы.
«Семьдесят ночных грабителей были сегодня пойманы, — пишет австриец Иоанн Корб, — двое из них полицейские служители, а ранее попы, принуждены были первыми взойти на дыбу».
Пойманных разбойников каждую ночь пытали в пытошной башне в Кремлевской стене, рядом с Фроловой башней. Там же пытали и поджигателей, и фальшивомонетчиков, и царских ослушников.
Самыми страшными преступниками считались преступники против царя. Если человека подозревали, что он замыслил злое против царя, то на него говорили государево слово. На кого сказано государево слово, того уж ничто не могло спасти от пытки.
Пытошная башня отделялась от Фроловой подъемным мостом. В Фроловой башне преступников первый раз опрашивали, а потом отправляли в пытошную.
На Ильинке, у самого посольского подворья, стрельцы поймали ночью трех лихих людей с топорами и рогатинами. Видно, шли на ночной промысел, да как раз наткнулись на стрелецкий дозор у самого подворья. Дозорные забрали их и прямо в стрелецкий приказ.
Они, было, пробовали говорить, что шли из села Измайловского на Москву искать работы. Слыхали, что пожар большой был, так хотели наниматься дома строить — для того и топоры. Да куда там! Никакой веры им не дали.
Топоры еще пускай, ну а рогатины зачем? Да и кто же ночью на работу наниматься идет.
Прямо отправили всех троих к боярину Квирину в Фролову башню.
Квирин и говорить с ними не стал, хоть они ему в ноги повалились, крест целовали, что и в мыслях ничего худого не было.
Пытошный боярин давным давно решил, что лихой человек правды никогда не скажет, пока ему со спины всю кожу не спустишь.
Квирин махнул рукой палачу и тот живо вдел мужикам руки в колодки. Подошли стрельцы, подхватили всех троих и потащили в пытошную.
Заскрипел мост на ржавых блоках, вперед пошел палач с помощником, за ними стрельцы с преступниками, а позади два дьяка с гусиными перьями за ухом и с чернильницей за кушаком. Один в желтом, другой в синем кафтане. Боярин Квирин пришел после всех.
В пытошной башне темно и смрадно. Чадят по стенам факелы. Под ними повешан разный пытошный прибор — острые клещи, зажимы для пальцев, кнуты из воловьих жил. У стены, высоко поперечная балка, —дыба, а под ней толстый саженный чугунный лист. На нем, когда надо, огонь разводят.
Старший мужик, со скуластым лицом, узкими раскосыми глазками и редкой бороденкой, весь трясся, переступая с ноги на ногу.
Подручный палача сдернул с него зипун, кафтан и рубаху. Кожа на спине у него от страху пошла вся пупырышками. Подручный вздернул его за руки на дыбу, а палач стянул ноги ремнем, втиснул между них бревно и тяжело навалился на него. Мужик заорал не своим голосом, руки у него вытянулись и выскочили из суставов плеч.
Боярин, не глядя на висевшего, обернулся к дьякам на лавке у дверей:
— Дьяки, пиши. Ну, заплечный, начинай со Христом!
Палач размахнулся. Кнут со свистом впился в кожу. Брызнула кровь и на спине сразу вздулся багровый рубец. Подвешанный скрипел зубами, выл.
Дьяки равнодушно отсчитывали удары.
— Один, два, три.
— Двадцать боев.
— Полно, — сказал боярин. — Одохни, Демьяныч, а я поспрошу. Чай, язык теперь развязался. Ну, душегубец, говори, против кого замышлял лихое дело.
Но мужик совсем отупел от боли. Зубы у него стучали и он бессмысленно смотрел на боярина.
— По чьему уговору замыслил на великого посла, князя Чарторыйского? Или хотел нашего великого государя поссорить с его величеством, польским королем?
Мужик молчал, только зубы громко стучали.
— Э, видно, гость наш смерз в наших хоромах, — пошутил Квирин. — Подкинь — ка огоньку, авось согреется, заговорит.
Подручный бросил охапку сухих сосновых дров на чугунный лист и зажег от факела пучок лучины.
Пламя быстро разгорелось и стало лизать ноги подвешенного. Он дико заревел и беспомощно забился связанными ногами.
Еще целый час длились истязания. Пытаемый все не отвечал на вопросы. Он как будто даже плохо слышал, что его спрашивали. Боярин выходил из себя и придумывал новые пытки.
Вдруг мужик заскрипел зубами, неестественно вытянулся и замолчал. По телу его медленно разлилась синева.
— Готов, —коротко проговорил палач.
— Ну, спусти его к Фроловой.
Подручный выдернул лист, развязал ремни. Тело глухо стукнулось о каменный желоб и поползло вниз к подножью Фроловой башни на Красную площадь. Так всегда поступали с умершими во время пытки. На утро их находили божедомы и тащили в земскую избу. Оттуда все подобранные за ночь трупы, за которыми не приходили родственники, вывозили за город и зарывали в общую яму.